X. "Был ли Иисус?" - на этот вопрос ответит не тот, для кого Он только был, а тот, для кого Он был, есть и будет.
Был ли Он, знают маленькие дети, но мудрецы не знают. "Кто же Ты?" -- "Долго ли Тебе держать нас в недоумении?" (Ин. 8: 25; 10: 24).
Кто Он - миф или история, тень или тело? Надо быть слепым, чтобы смешать тело с тенью; но и слепому стоит только протянуть руку, пощупать, чтобы узнать, что тело не тень. Был ли Христос, в голову никому не пришло бы спрашивать, если бы уже до вопроса не помрачало рассудка желание, чтобы Христа не было10.
В 1932 году, Он - такой же Неизвестный, такая же загадка - "пререкаемое знамение", как в 32-м (Лк. 2: 35). Чудо Его во всемирной истории - вечное людям бельмо на глазу: лучше им отвергнуть историю, чем принять с этим чудом.
Вору надо, чтобы не было света, миру - чтобы не было Христа.
XI. "Читал, понял, осудил", - говорит Юлиан Отступник о Евангелии11. Этого еще не говорит, но уже делает наша "христианская" Европа Отступница.
Косны люди во всем, а в религии особенно. Может быть, не только страшное человеческое "тесто погибели", massa perditionis, "без причины рожденное множество"12, евангельские "плевелы", но и глохнущая среди них пшеница Господня, растет все еще, как полвека назад, под двумя знаками -двумя "Жизнями Иисуса", Ренановой и Штраусовой.
Можно бы сказать о книге Ренана, что говорит Ангел Апокалипсиса: "Возьми и съешь ее; будет она горька во чреве твоем, но в устах твоих -сладка будет, как мед" (Откр. 10: 9). К меду примешивать яд, прятать иголки в хлебные шарики -- в этом искусстве, кажется, Ренану нет равного.
"Иисус никогда не будет превзойден; все века засвидетельствуют, что среди сынов человеческих не было большего, чем Он". - "Покойся же в славе Твоей, благородный Начинатель, - дело Твое сделано, Божество утверждено... Не бойся, что воздвигнутое Тобою здание будет разрушено... Ты сделаешься таким краеугольным камнем человечества, что вырвать имя Твое из этого мира значило бы поколебать его до основания"13.
Это мед, а вот и яд, или иголка в хлебном шарике: "темным гигантом" Страстей становится, мало-помалу, светлый пророк Блаженств. Начал уже на пути в Иерусалим понимать, что вся Его жизнь - роковая ошибка, а на кресте понял окончательно и "пожалел, что страдает за низкий человеческий род"14. Хуже того: Лазарь, согласившись с Марфой и Марией, лег, живой во гроб, чтобы чудом воскресения обмануть людей и "прославить" Учителя. Знал ли Тот об этом? "Может быть", - любимое слово Ренана, - может быть, и знал. Здесь тончайший намек - мед ядовитейший, острие иголки острейшее15. Как бы то ни было, "великий Очарователь", - тоже любимое слово Ренана, - "пал жертвой святого безумия"; Себя погубил, и мира не спас; Себя и мир обманул, как никто никогда не обманывал16.
Что же значит: "среди сынов человеческих не было большего"? Значит: "ессе homo", "се человек", в устах Пилата. Скажет: "се, человек", и руки умоет; "краеугольный камень человечества", и вынет его потихоньку, так что никто не почувствует; ниц падет перед Истиной, а все-таки спросит, с камнем за пазухой: "Что есть истина?"
Ренанова "Жизнь Иисуса" - Евангелие от Пилата.
XII. Может быть, невиннее Бруно Бауэр, когда, трясясь от злости и ужаса, вопит, как бесноватый у ног Господних: "Вампир! Вампир! всю кровь нашу высосал!"17 Может быть, честнее Штраус, когда лезет, как медведь на рогатину: что такое религия? "Род идиотического сознания"; что такое Воскресение? "Всемирно-историческое мошенничество"18. И если не сам Ницше, то, может быть, бедная душа его, в земном аду безумья, поняла, чего так и не понял Ренан: критика - суд над Евангелием - может сделаться Страшным судом над судьями: guod, sum miser turn dicturus? Может быть, поняла душа его, кого он по плечу похлопывал, - да простит мне тень страдальца, - с такой почти лакейскою развязностью: "слишком рано умер Иисус; если бы до моих лет дожил, сам бы отказался от своего учения". -"Прелюбопытный декадент, с пленительной прелестью в смешении высокого, больного и детского"19.
XIII. "Жалкою смертью кончил презренную жизнь, - и вы хотите, чтобы мы верили в него, как в Бога!" Эти страшные слова приводит великий учитель церкви, Ориген, потому, вероятно, что знает, что они даже не кощунство для верующих, а просто глупость, хотя и неглупого и, в нашем смысле, "культурного" человека, александрийского неоплатоника, Цельcа Врача20. Глупость эта, казалось бы, не могла быть превзойдена. Но вот, могла: Цельc не сомневался, - мы усомнились, был ли Христос.
XIV. Глупость эту или небывалое в прошлых веках научное помешательство - мифоманию (Христос - "миф") начал XVIII век, продолжал XIX и кончает ХХ-й.
Шарль Дюпьи (1742--1809), член Конвента, в книге своей, от III года Республики, "Начало всех культов, или Всемирная Религия", доказывает, что Христос, двойник Митры, бог Солнца, скоро будет для нас "тем же, чем были Геркулес, Озирис и Вакх"21, а Вольней, в почти одновременной книге, "Развалины, или Размышления о революциях империй", доказывает, что евангельская жизнь Христа есть не что иное, как "миф о течении Солнца по Зодиаку"22.
В тридцатых годах прошлого века, Штраус все еще, по мнению кое-кого из протестантских богословов, "гениальный", - в "Жизни Иисуса" (1836), сам того не зная и, может быть, не желая, расчистил своей "евангельской мифологией" дальнейший путь "мифомании". Штраус посеял - Бруно Бауэр пожал. Критика XIX века подала руку антихристианской мистике XVIII века. Бауэр уже твердо знает, что Иисуса, как исторической личности, не было; что евангельский образ Его - лишь "вольное поэтическое создание первого евангелиста, Urevangelist"; низшим, порабощенным слоям народа нужный мифический образ "царя демократии, Противокесаря". И - страшного начала смешной конец, горой рожденная мышь - на месте Иисуса становится призрачная, из Сенеки и Иосифа Флавия составленная личность23.
XV. Можно было надеяться, что, благодаря научной критике Евангелия в конце XIX века и в начале XX, разрушившей до основания Штраусову "мифологию", Бауэр будет так же забыт, как Вольней и Дюпьи24. Но надежда не оправдалась. Корень XVIII века дал новые ростки в XX25.
Что такое "мифомания"? Мнимонаучная форма религиозной ко Христу и христианству ненависти, как бы судороги человеческих внутренностей, извергающих это лекарство или яд. "Мир ненавидит Меня, потому что Я свидетельствую о нем, что дела его злы" (Ин. 7: 7). Вот почему, в самый канун злейшего дела мира - войны, мир Его возненавидел так, как еще никогда.
И слишком понятно, что всюду, где только желали покончить с христианством, "научное открытие", что Христос -- миф, принято было с таким восторгом, как будто этого только и ждали26.
XVI. Сказанное глубоким знатоком первохристианства, Йог. Вейсом о книгах Древса и Робертсона: "необузданная фантазия", "карикатура на историю", можно бы сказать и о всех новейших "мифологах"27.
Знание трудно и медленно, невежество быстро и легко; мир наполняет оно, по слову Карлейля, "всеоглушающим звуком надувательства"; расходится по миру, как сальное пятно по газетной бумаге, и так же неизгладимо.
Подвиг Геркулеса совершила научная критика в Германии, за последние 25 лет, очищая эти авгиевы конюшни религиозного и исторического невежества; но если так дальше пойдет, как сейчас, в послевоенном одичании, в "комсомоле", уже не только русском, но и всемирном, то скоро новые горы навоза нагромоздятся в конюшне, и, может быть, сам Геркулес задохнется от смрада.
XVII. Иисус - дохристианский, ханаано-эфраимский бог Солнца, Joschua (Древс); Он же - Иисус Навин, или патриарх Иосиф, или Озирис, или Аттис, или Язон; Он же - индийский бог Агни - Agnus Dei, или, наконец, только "распятый призрак" (Робертсон)28.
Вертится, как в бреду, калейдоскоп всех мифологий или просто глупостей, радужных, на черном поле невежества29.
Всем, у кого есть исторический глаз, слух, вкус, обоняние, осязание, бесконечно вероятнее, что такое единственное в мире явление, как Христос, было в действительности, чем то, что оно измышлено, сотворено людьми из ничего, и что неизвестные хитрецы-обманщики или обманутые дураки создали нечто, столь же действительное, но неизмеримо более новое, преобразившее духовный мир человечества, чем система Коперника30.
XVIII. Кто же, кроме самого Иисуса, мог "сочинить", создать Иисуса? Община простых людей из народа, "сельских и неграмотных"? (Деян. 4: 13). Это невероятно, но еще невероятнее, чтобы живейший из человеческих образов составлен из разных мифологических веществ в ученой реторте тогдашних философов. А если бы историческую личность Иисуса создавал поэт или целая община поэтов, то это было бы возможно только под тем условием, чтоб поэт изображал в Нем себя самого или община поэтов - себя самое; тогда Иисус - поэт и поэма, творец и творение вместе. Или, другими словами: если бы Иисус не был так велик и даже больше, чем изображают Его евангелисты, то их собственное величие - необъяснимейшее чудо истории. Этим тайна Его только отодвигалась бы и делалась еще неразгаданнее31.
Это значит: вопрос, был ли Иисус, - при малейшем углублении, сводится к другому вопросу: мог ли не быть Иисус, если такой образ, как Его, дан в такой книге, как Евангелие?32
XIX. "Он был" - это никем из ближайших к Нему вне христианских свидетелей не сказано с нужной для научной критики ясностью - вот один из главных "мифологических" доводов. Так ли он силен, как это кажется самим "мифологам"? Чтобы это узнать, надо сначала ответить на три вопроса.
Первый: когда начинают говорить об Иисусе внехристианские свидетели? Прежде чем религия не делается видимым явлением историческим, что произошло для христианства к первой четверти II века, историки не могут говорить об основателе религии. А так как именно с этого времени и начинаются свидетельства римских историков об Иисусе, то отрицательный довод по времени, - слишком поздно заговорили, - падает.
Вопрос второй: много или мало будут о Нем говорить? Очень мало. Стоит ли просвещенным людям тратить много слов на темного варвара, за сто лет, в далекой провинции, распятого Иудея-бунтовщика, одного из множества ему подобных, "гнусного и безмерного суеверия" виновника? Так именно мало слов тратят на Иисуса римские историки.
Третий вопрос: как будут о Нем говорить? Так, как здоровые - об идущей на них неведомой заразе, хуже чумы и проказы. Так именно и говорят они об Иисусе.
XX. Первое внехристианское свидетельство - письмо Плиния Младшего, Вифинского проконсула, к императору Траяну, от 111 года. Плиний спрашивает его, что ему делать с христианами? Их, по всей области, не только в больших городах, но и в глухих селениях, множество, обоих полов, всех состояний и возрастов; и зараза эта распространяется все больше; храмы пустеют, жертвы богам прекращаются. Он, Плиний, привлекает виновных к суду и допрашивает; иные, отрекаясь от "суеверия", творят возлияния, жгут фимиам перед изваянием кесаря и "хулят Христа", male dicerent Christo; иные же упорствуют. Но все, что он мог узнать о них, сводится к тому, что "в известный день, перед восходом солнца, собираются они и поют гимн Христу, как Богу; клянутся не лгать, не воровать, не прелюбодействовать", и проч., сходятся также для общих трапез, "совершенно, впрочем, невинных" (должно быть, Евхаристии). Двух служанок ("диаконисс") он пытал, но и от них не узнал "ничего, кроме суеверия, гнусного и безмерного", superstionem pravam et immodicam33.
Важно для нас уже и то, что этим свидетельством подтверждаются историческая точность и подлинность всего, что мы узнаем о первохристианских общинах из Посланий и Деяний Апостолов. Но еще важнее слова: "Гимн поют Христу, как Богу". Если бы Плиний узнал от христиан, что Христос для них только Бог, то так бы и написал: "Богу своему, Христу, поют"; если же пишет: "Христу, как Богу", Christo, guasi Deo, то потому, конечно, что знает, что Христос для христиан не только Бог, но и человек. Значит, в 70-х годах (некоторые из вифинских христиан, в 111-м году, "уже больше двадцати лет как христиане"), через сорок лет по смерти Иисуса, верующие в него знают, помнят, и внехристианский свидетель этому верит, что Иисус человек был34.
XXI. Второе свидетельство Тацита - почти одновременно с Плинием (около 115 г.).
Сообщив о народной молве, обвинявшей Нерона в поджоге Рима (64 г.), Тацит продолжает: "Дабы уничтожить эту молву, начал он судить и казнить лютейшими казнями тех, кого народ за гнусные дела ненавидел и называл Христианами. Имени сего виновник, Христос, в правление Тиберия, прокуратором Понтием Пилатом казнен был смертью; но подавленное на время, мерзкое суеверие это, exitiabilis superstitio, вспыхнуло снова, уже не только в Иудее, где оно родилось, но и в самом Риме, куда отовсюду стекается и где прославляется все ужасное или постыдное. Итак, схвачены были сначала те, кто открыто объявлял себя христианином, а затем, по их доносам, еще великое множество. Но в вине поджога не могли их уличить; истинной же виной их была ненависть к человеческому роду, odium humani generis"35.