На информационном ресурсе применяются рекомендательные технологии (информационные технологии предоставления информации на основе сбора, систематизации и анализа сведений, относящихся к предпочтениям пользователей сети "Интернет", находящихся на территории Российской Федерации)

Рифли

202 подписчика

ДМИТРИЙ МЕРЕЖКОВСКИЙ. "ИИСУС НЕИЗВЕСТНЫЙ". ТОМ ПЕРВЫЙ. ЧАСТЬ I. ГЛАВА 3 (I-XI)

                                 МАРК, МАТФЕЙ, ЛУКА

I.   В звездное небо из подвижной щели обсерваторного купола устремленный глаз телескопа может быть также свят, как псалом Давида:

     Небеса проповедуют славу Божию,

     и о делах рук Его вещает твердь.

     (Пс. 18: 1)

     Этого люди малого знания не видят; видят Ньютон и Коперник. Критика - такой устремленный в евангельское небо телескоп, а пристальное, тысячелетнее внимание, напряженность взгляда на Евангелие - телескопного стекла шлифовка. Может быть, лучше всех ученых богословов и критиков читают Евангелие ребенок и святой; но эти могут не увидеть в нем того, что видят те1.

II.  Новое, небывалой мощи и совершенной шлифовки стекло в телескопе евангельской критики - так называемая "Двухисточниковая теория", Zweiquellentheorie. Что она такое, так же трудно объяснить в немногих словах, как что такое спектральный анализ. Но мы должны верить, что люди свято проводят иногда целую жизнь в обсерваториях и в евангельской критике, там, наблюдая внешнее, космическое небо, здесь, внутреннее, евангельское, - это бездоннее того. Пристального внимания целой человеческой жизни мало, - нужно внимание целых поколений, чтобы открыть новые звезды-миры. Их-то и открывает Двухисточниковая теория.

III.    Марк, древнейший из синоптиков ("Со-видцев", "Со-гласников"), к Человеку Иисусу для нас ближайший свидетель, - по крайней мере, в тех свидетельствах, какие мы имеем сейчас, - Марк - один из "двух источников" нашего знания. Марку, а не Матфею принадлежит, вопреки церковному преданию, первое место в историческом порядке Евангелистов. Вовсе не Марк, как думали прежде, заимствует у двух остальных синоптиков, а, наоборот, те - у него. Целого почти века научных усилий, целых жизней человеческих, может быть, иногда с гибелью душ - утратою веры, - стоило и это сравнительно легкое открытие. Вторая же часть теории еще труднее.

     Марк для Луки и Матфея - не единственный, а только один из двух источников. Следуя за Марком, с большею точностью в передаче слов Господних, с меньшею - в изображении событий, Матфей и Лука друг друга не знают, в чем легко убедиться, по слишком явным, и, при взаимном знакомстве, невозможным, "противоречиям", особенно в повествовании о Рождестве и о явлениях воскресшего Господа. Чем же объяснить совпадение Луки и Матфея до поразительной, иногда буквальной, грамматической точности, в передаче главнейших, все решающих, но у Марка отсутствующих, слов Господних? Только тем, что оба они черпают из какого-то невидимого нам, может быть, древнейшего, чем Марк, досиноптического, наверное, письменного, источника, вероятно, того самого, о котором упоминает и Папий или стоящий за ним "пресвитер Иоанн", говоря о "словах Господних", Logia kyriaka, будто бы "собранных" или записанных мытарем Матфеем-Левием на "еврейском", т. е. арамейском, языке, и, должно быть, смешивая эту запись с нашим греческим Матфеем2.

      Если нам кажется, что мы хорошо знаем этот невидимый источник, по нашим двум синоптикам и что, следовательно, открытие незначительно, мы грубо ошибаемся. В очень глубоком, подземном, скрытом от нас, течении своем воды источника могут иметь совсем иную температуру, цвет и вкус, чем в явном, - может быть, даже в искусственных водоемах, - наших двух синоптиков. Быть там, куда окно выходит, или только смотреть в окно, - вовсе не одно и то же. Этот досиноптический Источник - так называемое Q (Quelle) - частью уже восстановлен, но только частью, потому что вопрос о нем будет решен окончательно лишь вместе с вопросом об отношении синоптиков к стоящему вне их и даже как будто против них, загадочнейшему из наших Евангелистов - "одной из величайших загадок всего христианства" - Иоанну3.

      Но если до этих глубин евангельского неба пока еще не досягают и наибольшей силы объективы в телескопах критики, то мы уже и теперь подходим в Двухисточниковой теории к таинственнейшему первоисточнику наших Евангелий, к тому глубокому, ясному и все-таки темному зеркалу, где ближе и яснее всего отразилось лицо Иисуса Неизвестного. Так иногда, в очень прозрачном воздухе очень ясных ночей, можно видеть и невооруженным глазом, как неполной луны яснеет темный и замыкается полный круг.

      Прежде, однако, чем заглянуть в это темно-ясное зеркало, а может быть, и за него - по ту сторону Евангелия, надо вглядеться пристальней в видимые для нас, но страшно, от двухтысячелетней пыли-привычки, потускневшие зеркала синоптиков.

IV.   Сколько Евангелий? Четыре? Нет, три и одно. Это легко объяснить графически. Стоит только нарисовать красным карандашом на белой бумаге три палочки вместе, и одну, поодаль, - синим: те три - синоптики, - "Согласники", а эта одна, - "Несогласник", и даже как будто "Противник" тех, - Иоанн.

      Что это? Кто это? На этот вопрос можно ответить только вместе с ответом на вопрос, как относится Иоанн к синоптикам - один к трем.

V.    "Марк, толмач Петра, записал с точностью, но не в порядке, все, что запомнил о сказанном и сделанном Христом, потому что сам не слышал Господа, а только впоследствии был, как я уже сказал, толмачом Петра, учившего, смотря по нужде, но всех слов Господних, в полноте не излагавшего. А потому, Марк не погрешил, записывая лишь кое-что на память и заботясь только об одном, как бы чего не забыть или не сказать неверного"4. Это сообщил Папию "Пресвитер Иоанн". Кто он такой, мы не знаем наверное, но очень вероятно, как сейчас увидим, наш "Евангелист Иоанн" - только не Апостол, сын Заведеев, "ученик, которого любил Иисус", а кто-то другой, - чудно с ним сросшийся двойник его, близнец, телом его отброшенная, но уже от него неотделимая тень.

     Верно ли понял и точно ли передал Папий слова Пресвитера Иоанна, мы тоже не знаем, но, на всякий случай, будем помнить остерегающий отзыв церковного историка Евсевия о Папии: "очень малого ума человек"5, что, разумеется, не значит: "из ума выживший", - такой бы не усидел в епископах, или: "слабоумный", - такого бы не поставили в епископы, а просто: "человек бестолковый". Но если даже Папий верно понял и точно передал слова Иоанна о "непорядке" в писаниях Марка, слишком все-таки верить ему нельзя. "Не погрешил", как будто оправдывает он, а на самом деле обвиняет Марка, наводит на него пусть легчайшую, а все-таки тень. Но и слишком удивляться отзыву Иоанна-Папия мы не должны.

     Два Евангелиста - два писателя: Иоанн (если наш "евангелист Иоанн" и "Пресвитер" Папия - одно и то же лицо), Иоанн и Марк; один говорит о другом: "мое писание вернее, мой порядок лучше" (Иерусалим - Иудея, вместо Капернаума - Галилеи). Если не в высоком духе предания, то попросту, житейски (а ведь именно и так надо читать все древние, даже церковные памятники), это слишком понятно и естественно6.

     Можно ли примирить Марка с Иоанном, мы еще не знаем, но уже и сейчас несомненно, что единственно ясный порядок событий, которому следует и Матфей, и Лука, и даже, в значительной мере, сам Иоанн, - только у Марка: к жизни Иисуса Неизвестного или здесь, или нигде - единственный ключ7.

VI.    Марк - "толмач" Петра. Все, что говорил Петр, своими глазами видевший, своими ушами слышавший Господа, вспоминает и записывает Марк с точностью, "заботясь только об одном, как бы чего не забыть или не сказать неверного", - этому свидетельству Папия - Иоанна Пресвитера - мы можем верить вполне8. Но, если бы даже не было у нас ни свидетельства Папия, ни предания Церкви, мы все-таки могли бы заключить, по самому Евангелию Марка, что в нем сохранились воспоминания очевидца, одного из Двенадцати, всего вероятнее, именно Петра9.

VII.    Есть у Марка излюбленное, даже краем глаза читающему заметное, словечко: "тотчас", ευθύς. От первой главы до последней повторяется оно бесчисленно, упорно, однозвучно, кстати и некстати, почти как механическое движение - "тик" - трудно сказать, чей - Марка, Петра или обоих; кажется, последнее вернее: может быть, ученик заразился от учителя. В этом-то запыхавшемся "тотчас", как бы задыхающемся беге к Нему, к Нему одному, к Господу, в этом стремительном полете брошенного из пращи Господней в цель, Камня-Петра, - может быть, и поняли они друг друга лучше всего и полюбили навсегда.

     Слышит Петр: "Следуй за Мной", и тотчас, оставив сети, следует за Ним; видит Его, идущего по воде, и тотчас сам хочет идти; чувствует, что "Хорошо" быть на горе Преображения, и тотчас: "сделаем три кущи"; видит, что дело доходит до драки, и тотчас - меч из ножен, и отсек ухо Малху; видит, что дело дошло до креста, и тотчас: "не знаю сего Человека"; слышит, что гроб пуст, и тотчас бежит к нему взапуски с Иоанном, и обгоняет его; видит, что Господь идет по дороге из Рима: "Куда идешь?" - "В Рим, снова распяться", и тотчас возвращается, теперь уже навеки, - больше никуда не пойдет; "тотчас" сделается вечностью; брошенный камень попал-таки в цель - лег и не сдвинется: "Церковь Мою созижду на камне сем".

     Милый, родной, самый человеческий, самый грешный и святой из Апостолов - Петр! Кажется, весь он - в этом стремительном "тотчас" и не будь его, ни Петра, ни христианства бы не было.

VIII.    В сонме учеников Петр всегда на первом месте у Марка, но меньше всех польщен, - напротив. "Блажен ты, Симон Ионин"... пропущено, кажется не Марком, а самим Петром. Но осталось: "отойди от Меня, сатана!" Кто мог бы вспомнить это, кроме самого Петра? И еще страшнее, потому что тише: "Симон, ты спишь? Не мог ты бодрствовать один час?" (4: 37). Это не укор, а только тихая жалоба, но так невыносимо, что Матфей смягчил, Лука стер совсем. Только Марк, как слышал, так и передал: понял, должно быть, что Петру будет легче так; лучше всех понял его, потому что больше всех любил.

IX.    "Господа Марк не видел и не слышал", -- можно заключить из свидетельства Папия. Так ли это на самом деле?

     Марк, по-церковному, кажется, исторически-верному, преданию, писал Евангелие около 64 года, незадолго до смерти Петра или вскоре после нее, во всяком случае, не позже 70-х годов, потому что в "апокалипсисе" Марка конец мира все еще совпадает с концом храма; писал, тоже согласно церковному преданию, должно быть, в Риме, судя по многим латинским словам, а также по упоминанию Александра и Руфа, сыновей Симона Киринеянина, живших тогда в Риме и хорошо известных тамошней общине (Римл. 16: 13). Но очень вероятно, что Марк слышал "воспоминания" Петра, еще в 40-х годах, в Иерусалиме, где был, как мы узнаем из Деяний Апостолов (12: 12), "дом матери Иоанна Марка" (эллино-иудейское, двойное имя). В доме этом, как мы тоже узнаем из Деяний Апостолов (1: 13; 2: 2), собирались ученики, по воскресении Господа. Здесь-то, - может быть, в той самой "горнице" анагайоне, верхнего жилья, где, по очень древнему сказанию Церкви, происходила и Тайная Вечеря, и Пятидесятница, - мог слышать Иоанн-Марк "воспоминания" Петра10.

      Если в 44-м году Марку было, как мы знаем, лет 30, то в 30-х годах, во дни Иисуса, ему было лет 14, и, следовательно, он мог быть очевидцем того, что происходило тогда в Иерусалиме и в доме матери.

     Есть у него, в рассказе о Гефсиманской ночи, одно, как будто ненужное, не поучительное, а только описательное, "воспоминание": "некий отрок, завернувшись по нагому телу покрывалом - (sindon, четырехугольный кусок полотна, вроде нашей простыни) - следовал за Ним (Иисусом), и воины схватили его. Но он, оставив покрывало, нагой, убежал от них" (14: 51--52). По очень тоже древнему сказанию, этот неизвестный отрок - не кто иной, как сам Иоанн-Марк11. Черточку эту, ему одному дорогую, незабвенную, вставил он в рассказ, как художник пишет в углу картины: Ipse fecit: "Сам писал".

     В той быстроте - "раньше сделал, чем подумал", - с какой четырнадцатилетний мальчик вскочил ночью, может быть, прямо с постели, - не спал, слушал, что происходит в доме, - и, завернувшись по нагому телу в простыню, побежал за учениками, тайком, крадучись, из Иерусалима в Гефсиманию, чтобы видеть и слышать все до конца, - в этой быстроте как будто уже слышится будущее Марково-Петрово "тотчас" - задыхающийся бег любви к Нему, к Нему одному, к Господу.

X.    Эти-то воспоминания очевидца и вспыхнули в Марке, с новою, чудною живостью, через 40 лет, в Риме, когда он слушал Петра. Что это действительно так, подтверждается и очень древним, от II века, свидетельством Канона Муратори (Canon Muratori): "в ином же Марк и сам участвовал и, как оно было, так и записал. Aliquid tamen interfuit et ita posuit12. Если виденное и слышанное Петром Марк передал нам с такою, никогда не превзойденною, живостью, то, может быть, потому что и сам кое-что видел и слышал13.

      Марку, в словесной "мелкой живописи" (миньятюре), кажется, нет равного. Что же это такое? Чудо искусства, как у Гомера и Данте, если не большее, потому что внезапное, - как и откуда взялось, неизвестно: Симона-рыбака немногим грамотней Марк, "толмач", даже по-гречески пишущий плохо; или, в самом деле, это "продиктовано Духом Святым", как на органных клавишах разыграно? Нет, ни то, ни другое, а естественное чудо любви: незабвенно помнящий, потому что бесконечно любящий, Святого святой очевидец. А если так, то можно сказать: другого подобного свидетеля мы не имеем ни об одном лице во всемирной истории.

XI.    Марку, так же как всем слишком правдивым людям, не посчастливилось.

      Кажется иногда, что первого Евангелиста недолюбливает Церковь и только за древность уважает нехотя. В до-каноническом, до-церковном порядке Евангелий, по древнейшему кодексу Cantabrigiensis D, Марк, а значит, и стоящий за ним Верховный Апостол Петр, поставлены на последнее место: Матфей, Иоанн, Лука, Марк. А в порядке позднейшем, каноническом, Марк, хотя и переставлен на второе, как будто более почетное, место, но это, может быть, еще хуже: здесь маленького Марка спрятали между большими, Матфеем и Лукою, слишком смелого - за осторожного Матфея, слишком острого - за мягкого Луку, да исцеляет "врач возлюбленный" раны-укусы Маркова Льва. В этом-то темном углу и простоял он, как наказанный школьник, пятнадцать веков14. Только свободная критика снова поставила первого свидетеля на первое место; не побоялась говорящего истину о Том, Кто сам о себе говорит: "Я есмь истина".

 

 

 

  

Картина дня

наверх