На информационном ресурсе применяются рекомендательные технологии (информационные технологии предоставления информации на основе сбора, систематизации и анализа сведений, относящихся к предпочтениям пользователей сети "Интернет", находящихся на территории Российской Федерации)

Рифли

202 подписчика

ДМИТРИЙ МЕРЕЖКОВСКИЙ. "ИИСУС НЕИЗВЕСТНЫЙ". ТОМ ПЕРВЫЙ. ЧАСТЬ I.ГЛАВА 2 (I-XIII)

                                       2. НЕИЗВЕСТНОЕ ЕВАНГЕЛИЕ

I.   "Я не премину включить для тебя в "Истолкования слов Господних" все, что хорошо узнал от Старцев (Presbyteroi) и хорошо запомнил, ручаясь за истину всего. Ибо я искал, вопреки большинству, не тех, кто много говорит, а тех, кто учит истине, помня не чужие слова, а самим Господом, сказанные верующим и от самой Истины идущие.

Вот почему когда встречался я с кем-либо из наученных Старцами, то расспрашивал об их словах: что говорил Андрей, Петр, Филипп, Фома или Иаков, или Иоанн, или Матфей, или кто другой из учеников Господних; а также что говорят Аристион и Пресвитер Иоанн, ученики Господни. Ибо я полагал, что мне будет полезнее взятое не столько из книг, сколько из живого и неумолкающего голоса"1.

     Это говорит, около 150 г., епископ Иерапольский (во Фригии) Папий (Papias), ближайший для нас к ученикам Господним, свидетель, в предисловии к пяти книгам "Истолкований слов Господних",- православными уничтоженного сокровища, где могло быть много неизвестных нам, и не менее, чем в Евангелиях, подлинных Слов. Здесь мы имеем древнейшее и драгоценнейшее, потому что почти единственное, свидетельство о той среде, откуда вышли Евангелия.

II.   Несколько позднейшее, в 185 г., свидетельство Иринея, епископа Лионского, тоже драгоценно, потому что им подтверждается свидетельство Папия. Это - воспоминания о виденном и слышанном в раннем отрочестве и живо сохранившемся в памяти Иринея ("бывшее тогда я помню лучше настоящего, потому что узнанное в детстве с душой срастается") - о столетнем старце, епископе Смирнском, св. Поликарпе Мученике: "сказывал он нам о своих беседах с Иоанном и другими, видевшими Господа, и о том, как хранил он в памяти... все, что слышал от них... И все было согласно с Писанием... Я же не записал того на хартии, но всегда живым в сердце "храню"2.

III.   Смысл обоих свидетельств очень ясен, хотя, может быть, странен для нас. В Церкви, от дней земной жизни Господа до конца II века, и далее, до III-IV века, - до церковного историка Евсевия, тянется живая цепь предания, как бы перекличка из века в век, из рода в род: "Видели?" - "Видели!" - "Слышали?" - "Слышали!" - звучит "живой, неумолкающий голос" в сердце верующих: есть что-то по ту сторону Евангелия, равное ему, если даже не высшее, потому что подлиннейшее, к живому Христу ближайшее; сказанное лучше написанного; видевшие, слышавшие Господа знают, помнят что-то о Нем, чего уже не знает и не помнит Евангелие.

IV.  Тот же странный для нас, почти страшный, смысл - в очень, кажется, древнем, сказании гностиков: "Господь, по Вознесении Своем, опять сошел на землю и провел одиннадцать лет с учениками Своими, уча их многим тайнам". Это, видимо, древнейшая часть сказания, а вот - позднейшая: "и все, что они видели и слышали от Него, Он велел им записать"3. Эта часть - позднейшая, потому что в первые по отшествии Господа дни, месяцы, годы, ученикам писать было некогда: слишком скорого ждали Пришествия; на что книжные свитки, когда само небо вот-вот совьется, как свиток? Люди не успеют о Нем прочесть, как Он уже будет сам. "Как бы не забыть", - думает пишущий; но можно ли Его забыть? Дети забудут? Но будут ли дети, - успеют ли быть?

     Долго еще Он сам, живой, стоял у них в глазах; голос Его, живого, звучал у них в ушах. "Ваши же блаженны очи, что видели, и уши ваши, что слышали" (Мт. 13, 16). Но вот, с первым записанным словом, этому блаженству наступил конец, как бы вторая с Ним разлука, горшая. Пишущий как бы соглашался, что Его самого уже нет с ними сейчас, - и еще не скоро будет. Если любимый завтра вернется, то возлюбленная ждет - не пишет; но, если ни завтра, ни в следующие дни не вернулся, то первое письмо - первая тоска и тревога. Кажется, именно так должны были взглянуть тогдашние люди на первое писанное Евангелие - письмо в разлуке - знак отсроченного свидания.

V.   Кажется, именно так взглянул и Петр на первое, с его же, Петровых, слов писанное учеником его и духовным сыном Марком, Евангелие. "Петр, - сообщает Климент Александрийский, видимо, очень древнее и подлинное, потому что невероятное для нас, свидетельство, - Петр, узнав, что Марк пишет Евангелие, не возбранял ему и не поощрял его4. Значит, остался равнодушен, прошел мимо и взглянуть не захотел, а если и взглянул, то косо, с "тоской и тревогой", может быть, ничего не сказал, но подумал: "И он! Добро бы молодые, кто не видел и не слышал, а ведь он видел и слышал все"...

     Петр, Верховный Апостол, "не поощрил", не благословил - отверг Евангелие. Это так странно, страшно, что мы ушам своим не верим. И Церковь, через несколько лет, уже не поверила, поспешила другими сказаниями, позднейшими, смыть это пятно с памяти Петра - своей собственной: "Петр, по откровению Духа Св., радуется, что Марк пишет Евангелие", и "подтверждает написанное"; или даже "велит написать"; или, наконец, сам "диктует"5.

     Чтобы все это понять, хоть отчасти, мы должны вспомнить, что люди эти, отвергавшие Евангелие, своими ушами слышали, своими глазами видели живого Христа - Солнце, и после Него - при Нем (Он все еще с ними, живой), Евангелие - как тусклая свеча на солнце. Но вот наступил день, когда пришлось им решить, согласиться, что чего-то не поняли они в словах Господних о Пришествии, хотя, казалось бы, как не понять так страшно ясно сказанного: "некоторые из вас не умрут, как уже увидят Сына человеческого"? (Мф. 16: 28). Все или почти все умерли и не увидели. Тут был для них такой "соблазн", skandalon, что спасти от него мог только Он сам, тогда все еще с ними, живой. А все-таки согласиться пришлось, что не завтра придет, а через много лет, - может быть, много веков; люди долго еще будут умирать и рождаться (прежде и в это не очень верили или об этом не очень думали), и, значит, люди могут (нам и теперь это страшно подумать, - каково же было им!), люди могут забыть Христа. И вот только тогда, когда все это поняли они, - перед тем, чтобы сойти из солнца - "дня Господня" - в черный-черный, длинный-длинный, подземный ход - века от первого до второго пришествия, - начали, скрепя сердце, зажигать свечу - писать Евангелие.

     Все это нам очень трудно, почти невозможно понять; но без этого мы никогда не поймем, что такое Евангелие, а главное, не увидим того, что за ним - живую жизнь живого Христа, неизвестную - Неизвестного.

VI.   Первая досиноптическая запись, вошедшая потом в синоптиков (synoptikoi, значит Со-видцы, Со-гласники, в противоположность Иоанну, Не-согласнику), появилась, в Палестине, Иисусовой родине, и на Его родном, арамейском языке, вероятно, около 40-х годов, прежде, чем вымерло Его поколение6; но запись эта еще не имела ходу, разве только как пособие для вступавших в общину, младших братьев, не видевших и не слышавших самого Господа, чтобы выучивать наизусть "слова Господни"7.

     В 73 г., в конце Иудейской войны, первые христиане бежали из разрушенного Иерусалима, в соседний город, Пеллу (Pella), а затем, дальше, в Кокабу (Kokaba), в Батанейской области царя Ирода Агриппы II, почти на границе Набатейского царства (Аравии). Здесь же поселились и родственники Иисуса, в том числе поверившие в Него, наконец, братья8. Первое воркование этих Батанейских, от бури в щель скалы, в тишину восходящего солнца -- царства Божьего, укрывшихся, белых голубей - "нищих Божьих", ebionim, первые записанные "слова Господни", logia kyriaka.

     Можем ли мы верить, что они записаны с точностью? Можем. Тесно жмутся все друг к другу в этой голубиной стае: братская сближенность -одна душа, Его, в одном, Его же, теле, - лучшая для нас порука точной памяти; что забудет один, - другие напомнят; в чем ошибется, - поправят. Помнят не только слова Его, но и звуки живого голоса, лицо, взгляд, движение, с какими слова были сказаны, и где, и когда: все, как сейчас, помнят, потому что любят.

VII.   Чудной крепости и свежести древней, устной памяти, по опыту нашей, письменной, загроможденной и расслабленной, мы себе и представить не можем. Весь огромный Талмуд, так же, как Риг-Веды (16 000 стихов) и Коран, сохранялся в устной памяти, в течение веков. "Доброго ученика память крепчайшим цементом обложенному водоему подобна: капли не вытечет", - говорят учителя Талмуда9.

     Внешней силе памяти помогает внутренняя сила слов Господних.

     Никогда человек не говорил так, как этот Человек (Ин. 7: 46).

      Если это сразу поняли простые, может быть, грубые люди - слуги фарисейские, посланные схватить Иисуса, то тем более - ученики. Вот этим-то: "никогда человек не говорил так", - знаком нечеловеческой единственности, несоизмеримости ни с какой мерой человеческой, - им, слышавшим, памятны, а нам, читающим, подлинны эти слова: здесь памятность и подлинность - одно и то же.

      "Тихим и страшным, как бы нездешним, светом выделяются слова Его из всех человеческих слов, так что их сразу можно узнать", - замечает Ренан10, а ему, тонкому и сложному, неверующему, это, конечно, еще труднее было понять, чем простым и грубым людям, слугам фарисейским.

     Стоит лишь сравнить Евангелие с другими книгами Нового Завета, или еще лучше, евангелиста Луку с Лукой Деяний Апостолов, чтобы сразу почувствовать всю разницу между тем Словом и этими, как сразу чувствуют легкий переход из лесного воздуха в комнатный, или глаз - переход от солнца к свече. Точно с неба на землю падаешь.

VIII.   Просты эти слова так, что ребенку понятны. Маленькие притчи, детские картинки, навсегда прилипающие к памяти: бревно в своем глазу, сучок в глазу брата; слепой ведет слепого в яму: это так просто, понятно, что до конца мира не забудется.

     Детям понятно и непонятно мудрецам, потому что под ясным верхним слоем есть множество других, в глубину уходящих, все более темных и загадочных, слоев. Но, прежде чем это заметит человек, - в ум, совесть, волю его, и, уж конечно, в память, впиваются эти загадки, как острые шипы или ядовитые жала: в чье сердце раз впилось, тот уже отравлен навсегда.

IX.   Глиной рассыпающейся кажутся все слова человеческие перед этими, алмазно-твердыми и ясными. Мир на них движется, как на неразрушимых осях: "Небо и земля прейдут, но слова Мои не прейдут".

     Шероховаты, как щебень, все слова человеческие перед этими, - из божественной Логики-Логоса - растущими, геометрически совершенными кристаллами. Памяти глаза тотчас же заметна малейшая на них неправильность - выпуклость или вдавленность - не в них самих ошибка, а в памяти. Лучше, или даже просто иначе - нельзя сказать; кто не верит, пусть попробует лучше сказать - точнее огранить алмаз.

 X.   Внутренняя музыка речи во всех переводах, на всех языках неразрушима. Нет вообще книги более, чем эта, всемирной, всеязычной и всевременной.

     "Что смотреть ходили вы в пустыню, трость ли, ветром колеблемую?" или "придите ко Мне, все труждающиеся и обремененные" - это звучит и будет звучать до конца мира, во всех концах мира, одинаково, неразрушимо11.

     Память слуха тотчас же отличает звук этих слов, как настоящего золота от оловянного звука фальшивых монет - всех человеческих слов; тотчас узнает, вспоминает, среди всех чужих голосов, этот, родной: "овцы за Ним идут, потому что знают голос Его" (Ин. 10: 4); среди всех шумов земных - звуки рая.

XI.   Памяти слуха знаком и особый неповторимый, двойственный лад в словах Господних - параллелизм двух членов, не согласный просто, как в Ветхом Завете, а противоположно-согласный: "первые будут последними, а последние - первыми"; "сберегший душу свою потеряет ее, а потерявший - сбережет". В каждом слове - тезис, антитезис и синтез; "да", "нет", и соединяющее над ними "да"; Отец, Сын и Дух. Троичной музыкой звучит все Евангелие, как раковина - шумом волн морских.

     Крыльями этого двойного лада проносится слово Его через все века и народы, живое, бессмертное, как то чудесно-окрыленное семя растений, что, в малейшем веянии ветра, несется за тысячи верст.

XII.  Сразу отличается слово Его от всех человеческих слов и памятью вкуса. Пресны все они перед этими "солеными". - "Соль - добрая вещь" - "Соль имейте в себе" (Мк. 9: 50). В скольких словах Его - соль не только Божественной мудрости, но и ума человеческого, можно бы сказать, почти "остроумия", не в нашем смысле, конечно, а в ином, для которого у нас нет слова. Докучная вдова у судьи, домоправитель неверный, глупый богач перед смертью, и сколько других. В каждом слове - особенно в притчах, есть крупинка этой соли - скорбно или радостно, но всегда одинаково тихо, над всем земным, неземной улыбки сияющий свет.

     Рыбу, только что пойманную в Геннисаретском озере, тут же, на берегу, потрошат, чистят, солят и сушат на солнце. Это - смиренная пища рыбаков Галилейских, Двенадцати, и сходящих к ним Ангелов. Кто раз отведал, за царственно-нищенской трапезой Господа, этой соленой Геннисаретской рыбки, тот уже никогда не забудет ее и не променяет ни на какие амброзийные сладости.

XIII.   Но, может быть, лучше всего узнает слова Его память сердца.

     "Кто не оставит отца своего и матери своей..." "Я голодал, и вы не дали мне есть; жаждал, и вы не напоили Меня; был странником, и не приняли Меня; был наг, и не одели Меня; болен и в темнице, и не посетили Меня" (Мф. 25: 42-44). Это проходит по сердцу, как огненное острие, и рубец от ожога остается навеки, так что сразу можно узнать, чей прошел здесь огонь. Вот по таким рубцам на сердце человечества, если бы даже исчезло Евангелие, можно было бы узнать, что Христос на земле был.

 

 

Картина дня

наверх